Коган Алексей

Алексей Коган / Олексій Коган / Alex KoganРадиоведущий, музыкальный продюсер, журналист, джазовый популяризатор. Обладатель польского правительственного Ордена "За Заслуги перед польской культурой (Zasluzony dla Kultury Polskiej)". Глава продюсерского центра Jazz In Kiev.

Роль Алексея Когана в развитии украинского джаза и формировании музыкальных вкусов нации переоценить сложно. Вот только некоторые отзывы журналистов и музыкантов о том, чем является для них "феномен" Алексея Когана. Таких отзывов можно собрать тысячи.

Алексей Коган как ведущий - на радио или live - несравненен. Он обладает оргомной джазовой эрудицией и, помимо этого, той общегуманитарной культурой, которая необходима в общении. Его речь грамотна и информативна. Если он снабжает нас информацией, то только той, которая нужны в данный момент. Если шутит, то только в связи с ситуацией. Ему, как и всему джазу, свойственна самоирония. Отсюда доброжелательность и отсутствие назидательности. С ним легко и просто.

Владимир Фейертаг, джазовый обозреватель (Санкт-Петербург, Россия)

Украинскому джазовому сообществу повезло, что у него есть Алекс Коган. Он сочетает в себе знание и страсть к этому знанию. Он дает возможность музыкантам и аудитории встретить и полюбить друг друга. Я восхищаюсь Алексом и уважаю его за то, что он делает - как журналист, продюсер и радиоведущий. Когда я вырасту, я хочу быть таким, как Алекс Коган.

Ларри Эппелбаум (Larry Appelbaum), обозреватель журнала "Jazz Times", ведущий и продюсер радиопрограммы "The sound of surprise", глава лаборатории магнитной записи Библиотеки Конгресса США (Вашингтон)

Алекс Коган - прекрасный человек, большой любитель музыки и самой жизни, который старается получить максимум от каждого прожитого момента. Он открыт для окружающих и открыт для идей. Я слышал только образцы его киевских радиопередач, но уверен, что они в полной мере передают его восторженность музыкой и веру в ценности джазовой культуры. Алекс необычайно экспрессивен, он прекрасно взаимодействует в команде. Это человек, который преследует принципы высоких стандартов и мастерства в профессиональной деятельности. Это человек, который чувствует пульсацию жизни. Он не высокомерен в своей эрудиции и глубоком знании джаза (и литературы, и кинематографа, я полагаю), приветствуя жаркие споры, дискуссии и исследования. Да и просто поболтать Алекс очень любит. У Алекса хороший вкус, твердое собственное мнение, классные друзья, настоящая, крепкая семья и... отличный смех.

Мне повезло встретить Алекса в 2003 году, когда я приехал в Киев. Мы немедленно подружились и он представил меня многим представителям украинской джазовой сцены. Он познакомил меня с журналистами, радиоведущими, организаторами, педагогами, учениками, признанными классическими музыкантами. Алекс знает всех. Он водил меня киевскими улицами - от бульваров до окраин, и мне удалось ответить тем же, когда Коган приехал в США в 2004-м.

Наверху Эмпайр Стейт Билдинг Алекс смотрел вниз, на открывающуюся панораму, взором многоопытногоЯ, понимающего человека и вбирал в себя увиденное, как будто вдыхал его - с легкостью и удовлетворением. Быть в компании Когана - огромное удовольствие, это яркий, светлый, необычайно жизнелюбивый человек.

Говард Мендел (Howard Mandel), президент международной ассоциации джазовых журналистов JJA, джазовый критик, журналист (Нью-Йорк, США)

Хоча я й маю честь бути трохи знайомим з Олексієм Коганом, проте для мене це ім’я якоюсь мірою легендарне. Коган, на мою думку, давно перетворився в людину-символ і своєрідний київський архетип. Принаймні, до мого власного списку неофіційних, проте справжніх символів Києва і просто знакових речей і постатей мого міста входить і цей дивовижний чоловік. Причому посідає там доволі помітне й почесне місце. Сам я однозначно належу до того чималенького (я впевнений!) прошарку цінувальників музики, чиї смаки багато в чому формувалися Когановими радіопередачами іще на «Промені» та «Континенті». Є лише декілька людей, що ґрунтовно вплинули на моє бачення й сприйняття музики, і Олексій Коган – один із них. А що стосується джазу, то тут він до того ж і найперший. До речі, я й досі намагаюся в міру можливостей не пропускати його ефірів. Я справді не знаю, що б було з моїм музичним смаком, якщо б він – смак - не зазнав отого цілющого впливу Коганового віщання.

У самій Олексієвій індивідуальності я б відзначив не тільки чудове знання джазу й безмежну любов до цієї музики, а й величезну музичну й загальнокультурну ерудицію та вміння так подати джазовий матеріал, щоб зацікавити свою доволі різноманітну аудиторію і задовольнити геть несхожі смаки своїх численних слухачів. Мені здається, що річ тут і в отій дуже світлій складовій самої Коганової особистості, у магічних властивостях його голосу та в його тонкому й доброму гуморі, без якого мені тепер годі уявити собі джаз. Взагалі, сама постать Олексія Когана так і випромінює якусь вельми приємну енергію. Напевно, саме тому його завжди приємно не лише слухати, а й бачити.

І головне: не впевнений, щоб у нас в Україні існував джаз – саме існував, а не животів, – якби не Олексій Коган. І вже лише за це йому варто красно дякувати. Він, далебі, заслуговує пам’ятника! А чом би й ні – у Вільнюсі було ж відкрито пам’ятник Френкові Заппі ще за його життя. Але вже саме існування джазової музики в нашій державі і є отим «пам’ятником нерукотворним», до якого «не зарастет народная тропа». Одне слово, пан Коган має знати, що все це було і є недаремно. Як писав поет, «не пропадет ваш скорбный труд и дум высокое стремленье…». Труд, вочевидь, не був скорбним, але в цілому це той самий випадок."

Владислав Журба, журналист (Киев)

«Лучше говорит тот человек, который больше читает. Тот музыкант, который много слушает, играет лучше»

Татьяна Балакирская: Очень банальный вопрос: как все начиналось? Любовь к музыке, к джазу, понимание того, что это твое призвание? Помню, как все начиналось у меня: росла я на качественной, не самой плохой, но эстраде. Потом, лет в 16-17 (считаю, очень поздно), слушала поп-джазовых исполнителей, открывала для себя новые имена. И помню совершенно магические записи радиопередач, в которых потрясающая музыка подавалась в сопровождении комментариев человека с тихим усталым голосом. Твоих комментариев. Сама я эти передачи по радио не слушала – у мальчишек отношения с радиотехникой получше, у меня же все имевшиеся в наличии радиоприемники брали только ФМ-волны; записи твоих передач на кассете мне дал послушать хороший друг. И первыми были передачи о Джони Митчелл, Жако Пасториусе, Телониусе Монке. Примерно так все и произошло. Сотни людей, слушавших радио «Промінь», думаю, могут рассказать сходные истории. А как музыка пришла к тебе?

АК: Я никогда не думал, не планировал работать на радио. Я стал радиожурналистом совершенно случайно. Знаешь, есть в народе такое мнение, что радиожурналисты – это музыканты-неудачники.

ТБ: Даже не только радио-журналисты, а музыкальные журналисты как таковые.

АК: Да… Я с этим глубоко не согласен. Я, честно оценивая собственные силы, скажу вот что: многим бы бас-гитаристам я дал подумать, если бы я играл. Очень многим, поверь мне. Потому что обычно все, что я делаю, я пытаюсь делать хорошо и довести до конца.
Скажу совершенно искренне… не знаю, отчего так по-особому сегодня настроен… я всегда любил то, что я делаю. Мне это нравилось. И я никогда не думал о том, чтобы это понравилось другим. Не то, чтобы мне было наплевать, слушают меня или нет - не в этом дело. Когда человек думает: ты же можешь кого-то этим «грузить» - это… плохо.

Немного забегая вперед: когда я начал работать на «Промінь», то мечтал - если бы меня слушало 500 человек в Украине, я был бы самым счастливым человеком. Я просто не понимал масштабов того, что делается, какой это охват по всей стране. Когда все слушают. Я получил за 4 месяца работы 350 писем. Разных… были совершенно идиотские. Но не было ни одного такого – да что вы там ерунду какую-то несете!
Все письма у меня дома сохранены. Правда, не знаю, что теперь с ними делать… Писали больные люди. Знаешь ведь, кто в основном запоем слушает радио - фанатики и больные… Так было.

ТБ: А если попробовать описать в хронологическом порядке, как происходило вхождение в музыку?

АК: Мальчик по фамилии Коган. С хорошим слухом. Уже понятно, да? Мама считала, что я могу быть только скрипачом. Я пошел учиться в музыкальную школу и тихо ненавидел свой инструмент.

Мама, кстати, - музыкальный руководитель в детском саду. Причем воспитатель нестандартный. Ей в советское время говорили, что она работает «не по тем» методикам, а в результате она работала с детьми так, как чувствовала, и ее дети-воспитанники всегда были лучше. Работала она в показушных садиках, и когда приезжали какие-то делегации, ее сад был первым в ряду тех, кого надо было показать.

Пока мама не получила рак груди, она играла на аккордеоне. А когда аккордеон запретили, стала играть на рояле. Так вот. Мама закончила музучилище в 37 лет. Она хотела. Всю жизнь. До этого она работала копировщицей на военном предприятии. Загубила себе зрение и… пошла в музыкальное, очно. С хорошим слухом, способностью подбирать, ловить любую музыку на лету. Закончила и работает по специальности по сей день. Ей 72 года.

Папа – кандидат медицинских наук, историк медицины, главный редактор медицинского журнала. Изумительно играл на семиструнной гитаре. Мог спеть что угодно. Стихи сочинял, очень хорошие. Песенные тексты. Дядя. 40 лет в оперном театре. Скрипач, концертмейстер. Его младший сын, Владимир Гинзбург, был солистом Львовской оперы; сейчас успешно работает в духовом квартете в Германии.

Двоюродные братья. Один – бывший гобоист в Оркестре Большого театра СССР п/у Геннадия Рождественского. Ученик И.Ф.Пушечникова, закончил Гнесинку. Другой брат – саксофонист, сейчас живет в Нью-Йорке. Иногда с Левиновским играет.

Так вот дядя мой как-то маме обо мне сказал: Ира, он очень музыкальный ребенок, и он свою жизнь свяжет с музыкой, - сто процентов. Но скрипачом он не будет никогда, он стесняется своего инструмента.

ТБ: Стеснялся?

АК: Да. Я был такой… подольский парень, а Подол – это не самый благополучный район, где жили не самые богатые люди. Мои родители всегда жили очень скромно. Такой пример: когда я выбрасывал старый диван, на котором спала моя младшая сестра и на котором до нее спали мои родители, я… я не понимал, как они могли спать на нем вдвоем. Когда они купили люстру, они танцевали возле нее, радовались. Причем вещизма у них не было, нет. Какой тут вещизм…

Двери дома были всегда открыты, у нас всегда было много людей. Ели вкусно, дешево, и все были очень довольны. Счастливы. Это продолжалось, пока отец не умер. Хотя к маме до сих пор ходят. Мама – это вообще отдельная тема. О ее гостеприимстве ходят легенды – во Франции, в Бельгии, в Америке друзья мне говорят: «Какая мама. Какая мама!»

Так вот, маме дядя говорил: «Когда твой сын выходит со скрипкой на улицу, втягивая голову в плечи. Ему дворовые ребята кричат: Леха, перепиливай уже свою скрипку, у нас полузащитника нет! Ты лучший полузащитник во дворе, выходи!..» Я бил себе колени, я лазил в дальние пещеры в Лавре, там, где заваливало рабочих. Сорвиголова. Мне было интересно. Лазили с фонариками, искали черепа. Я был в 5-м классе. Это, считай, 10 лет мне было.

Был ужасно ленивый, ужасно… талантливый. У меня и сейчас неплохая память, в общем-то. Я мог все лето ничего не делать, - на лето задавали разбирать произведения - а потом взять нотный текст, концерт Вивальди или Баха, и выучить за два дня. А преподаватели, как сейчас помню: «Коган. Были некоторые шероховатости, но… пять.» Но меня, наверное, не воспринимали всерьез как скрипача. Я учился для мамы. Ее брат как-то сказал: «Хочешь видеть своего сына музыкантом? Пусть он сменит инструмент. Труба, флейта, что угодно. Пусть на саксофоне играет, ему нравится.»

Рос я на роке, в принципе. Сначала. Но дядя мой, да, другой – мамин брат, обычный рабочий на заводе Торгмаш, который слушал Уиллиса Коновера, записывал джазовые вражеские голоса - он меня к себе приводил. Я сидел, изучал то, что было еще не совсем близко и понятно – Оскара Питерсона, Телониуса Монка. Я еще не понимал, кто это. Оттуда пошла моя любовь к одной вещи: так-то трудно сказать, какая любимая, а… знаешь, да? “Round Midnight”. Люблю ее, собираю в разных интерпретациях. У меня 318 версий разных. Очень о ней хорошо покойный Леонид Переверзев написал.

Потом я начал сам слушать передачи Уиллиса Коновера по «Голосу Америки», записывал их. Я понял, что Конновер - это человек, который никому ничего не навязывает, а только говорит названия вещей, солиста и исполнителей. О нем потом здорово сказали поляки: это был человек-символ антикоммунизма. Символ индивидуализма. Он давал возможность выбирать самому. Вот Эллингтон, вот Коулмен Хокинз, вот Паркер.

ТБ: Ты взял от него принципы журнализма?

АК: Нет, ничего не взял. Но это мой кумир. Хоть и нельзя «сотворить себе кумира».
Меня в этой связи несколько раздражают молодые журналисточки и журналистики, которые «разгаваривают с маасковским акцентом», потому что работают на «Русском Радио», а в жизни разговаривают обыкновенно. И на вопрос: а кто у Вас кумир на радио? отвечают: мне кумиры пофиг, я сам себе кумир. А потом спрашивают у меня: а кого бы Вы рекомендовали послушать почитателям джаза? Что тут скажешь. Вам кумиры пофиг? Вот и ищите себе сами, кого слушать и кого читать…

Большинство радиоведущих сегодня, с моей точки зрения, простите, совершенно бездарно. По всем категориям. Так и живем… Это не старческое брюзжание. Просто многие молодые люди не осознают, в каком шоколаде они сейчас живут. Сколько у них возможностей для развития и роста. Они не понимают, что, например, с фамилией Коган в 20 лет тебе путь на государственное радио был заказан – я говорю это без обиды и без намерения показать, «какой я бедный». Это так же нереально, как… я не знаю… повернуть Днепр вспять. Они не понимают, что им все дозволено.

Вот интернет, например, как очень удобный и доступный способ коммуникации – это не есть достоверный источник знаний. И когда опытным музыкантам, скажем, Херби Хэнкоку или Джону МакЛафлину задают вопросы, начинающиеся со слов «А я вот прочитал в Интернете…», продолжение беседы стандартно: «На официальном сайте вы эту информацию нашли?» «Нет». «Ну, на нет и суда нет». Но не потому, что ты шеф интернет-издания, я это говорю. Вы делаете очень важную работу. И я каждый день захожу на uajazz.com. И страшно злюсь, если нет ничего нового.

ТБ: Это лестно! Но мы отклонились от хронологии.

АК: Да, сбивчивый рассказ получается. В 1971 году случилось событие, которое перевернуло мою жизнь. Приходит мой дядя с работы и говорит: «Пойдем сегодня на Эллингтона. Когда ты вырастешь, он уже умрет. Если ты любишь джаз, тебе нужно посмотреть.» Эллингтон был в Киеве 3 дня и давал 4 концерта, и на все 4 концерта мы ходили. Я был в седьмом классе. Дядя не говорил по-английски, я говорил. Беседовал с Полом Гонзалвесом, Хэролдом Эшби. Помню фразу, которую кто-то произнес тогда после концерта: «Да они мертвые могут играть». Я смотрел, как они зевали и по мановению руки Дюка "плевались" этими аккордами… мне было 13 лет, но мне все было ясно тогда. Все было абсолютно ясно.

Я начал ходить на Балку - на черный рынок, покупать пластинки. Было очень тяжело по деньгам. Начал знакомиться с коллекционерами. Те коллекционеры, которые были под колпаком у КГБ, посоветовали: хочешь диски получать фирменные – пиши письма за рубеж, может, кто-то ответит, кому-то нужны советские джазовые пластинки. Знаешь, когда две квитанции приходило на почту – одна с номером паспорта, вторая без. Та, что номером, моментально шла в КГБ.

К тому времени страшно увлекся бас-гитарой. Мне жутко нравилось, как играл… басист Леонид Тышко из «Песняров». Очень грамотный музыкант, у него был Fender Jazz Bass, предел мечтаний. Появилась бас-гитара, начал смотреть технические школы, снимать Рона Картера. А ведь если ощущение скрипочки уже есть, то овладеть бас-гитарой особого труда не представляет. Вообще очень многие советские басисты, Борис Бернштейн из тех же «Песняров», например, имели опыт игры на скрипке. В 14 лет я уже подрабатывал музыкой. Приходил из школы, делал уроки, брал бас-гитару и ехал на халтуру в ресторан. У отца, кандидата медицинских наук, ходили желваки на скулах, когда он наблюдал за моей деятельностью. Мне повезло: я не спился, не стал неудачником – представляешь, мальчик 14-летний? Покупал себе какие-то вещи, Levi Strauss, отец не понимал, «как можно за брезентовые штаны отдать 35 рублей?» Добротный костюм тогда столько стоил. Я отвечал «Папа, но я ведь не украл, я заработал…» Но отец в полу-шутку, полувсерьез говорил: сигареты, девочки, водка, наркотики – все это звенья одной цепи в ресторане. Кстати, для многих так оно и случилось.

На свадьбах переиграл столько, что мало не покажется. На молдавских, цыганских брал скрипку и все выгребал. Бас-гитара в это время висела на мне. Играл в группе… был такой коллектив под руководством Евгения Иванова, - мы закрывали все «дырки» в партийных мероприятиях. Чиновники знали, что их не подведут – мы не пили на работе, - доверяли очень. Поэтому нам было разрешено выступать не в одной точке, а в нескольких. Вообще известный был по тем временам коллектив, играли весьма крепкие музыканты.

Потом заигрался, почувствовал вкус к деньгам, когда мог себе позволить приобрести все, что хотел. Барышню угостить, в дом купить что-то. Отца, ученого мужа, это несколько унижало, наверное… Но – деньги заработаны были честным трудом. Впрочем, в советскую пору синонимом слова «ресторанный музыкант» было что? Таксист, мясник… вор, негодяй. Такие времена были. Но меня единственное, что обижало, так это то, что я был вынужден работать, когда все отдыхают и отдыхать, когда все работают.

А потом была еще такая история. Я закончил музыкальную школу как скрипач, и мне было предложено остаться на 8-й год учебы - минуя музучилище, поступать в консерваторию. Дали мне выучить концерт Венявского для скрипки. Мои педагоги, Борис Наумович Малков и Вениамин Григорьевич Зельдис, сказали: давай, Леша, приходи в сентябре подготовленным. Я же купил бас-гитару и уехал с ребятами играть на пароходе. Играли мы разную музыку, в том числе и популярную, но каждое отделение обязательно начинали с джаза. Стандарты – была такая замусоленная книжечка Симоненко «Мелодии джаза», библия украинского джазмена. Я к тому времени приобрел приличный инструмент, MusicMan.
Это у меня был 9-й класс общеобразовательной школы. И, заканчивая 10-й класс, я должен был поступить в консерваторию. К слову, в школе у меня было все в порядке. Все гуманитарные науки «5», а алгебра и геометрия «3» с формулировкой «Коган, идите. Три, чтобы не ставить два.» Физик любил мою собаку, химичка классная руководительница – здесь по четверке. Поведение два. В аттестате.

ТБ: В аттестате поведение «два»?

АК: Я спровоцировал уход класса с экзамена: была божественная погода и мы пошли на прогулку. А организатором этого всего «массового неповиновения» сделали меня. В тот день все прекрасно провели время - мы гуляли, играли в футбол, слушали музыку и пили вино, а на следующий день все принесли справки о болезни, и на выпускном вечере отводили глаза. Так вот. Я приехал из круиза, выучил первую часть концерта Венявского за два дня и пришел к Вениамину Григорьевичу. Исполнил первую часть наизусть, он: молодец, давай вторую часть. Мне, естественно, сказать и сыграть было нечего. Он подошел ко мне, взял из моих рук скрипку и смычок, обнял за плечи, поцеловал в лоб и сказал: со скрипкой у тебя ничего не выйдет. До свидания. Так бесславно закончилась карьера скрипача Алексея Когана.

И я никогда о ней не жалел. Несмотря на то, что был еще один любопытный эпизод. Когда у меня был выпуск, я играл в филармонии вместе с выдающимся скрипачом Абрамом Штерном. Этот блистательный музыкант в свое время эмигрировал в США, живет там и по сей день. Недавно на его юбилей в Лос-Анжелес съехались все его ученики и друзья, известнейшие скрипачи. Правда, Башмет и Спиваков не смогли приехать, - написали по письму. Когда я заканчивал музыкальную школу, мама спросила: «Абрам Хананович, возможно ли просить Вас сыграть с Лешей на выпуске ре-минорный двойной концерт И.С.Баха?» Он ответил – почему нет. И я играл с ним двойной концерт. Причем Штерн был второй скрипкой, а я первой… Говорят, где-то даже запись сохранилась, на радио, только у меня руки никак до нее не дойдут. Запись не фондовая, редакторская – если человек эмигрировал, все его записи предавались забвению.

Итак, знал я только гуманитарные науки, с фамилией Коган поступить куда-то было сложно, я пытался поступить в пединститут. Коган, да еще и киевлянин – предпочтение-то отдавалось абитуриентам с периферии. Меня по всем правилам банального антисемитизма посадили в калошу, причем посадили фирменно – не придерешься. 74-й год, что ты хочешь… Первый вопрос отвечаешь – пять. Второй – тоже пять. А чтобы пройти, надо на все вопросы на пять ответить. «Когда был основан Петербург?» «В 1703-м году.» «Неправильно.» «Петербург был основан в 1703 году!» «Неправильно.» За последний ответ поставили два. Поступать в педагогический заново мне резко расхотелось.
И я пошел работать в библиотеку. В отдел иностранного комплектования. Я там подучил английский язык, изучая аннотации на альбомах. У меня был доступ ко всему. Я мог смотреть литературу, к которой вообще никого не допускали.

Ох, какая история была… Я как-то совсем уж было унес с собой «Энциклопедию Джаза» Леонарда Фезера (Leonard Feather). Специально пришел на работу в широких брюках и свободном свитере. Положил книгу за пазуху, уже встал, чтобы уходить, и почувствовал предательскую дрожь в коленях… У меня такое только на академ-концертах бывало. И когда женщина, отвечавшая за этот отдел, у меня спросила: «Лешенька, Вы закончили уже? Посмотрели?» я понял, что не могу обмануть ту, которая так доверчиво меня впускает в хранилище. А потом как-то, через некоторое время после этого эпизода, я открыл единственный имевшийся в библиотеке экземпляр заветной книги и увидел, что из нее безжалостным образом вырезаны фотографии. Лучше бы я ее тогда забрал…

Все лишние деньги я тратил на ксерокопирование. Тогда это было страшно дорого. А вырывать страницы из журналов не хотелось. Сейчас, когда есть Интернет, мои самопальные подборки ксерокопий – это смешно. Но, может быть, я и знаю больше потому, что это знание так дорого доставалось.

Так вот была бас-гитара, и я успешно играл, но пришла пора армии. Как сейчас помню – Подол, ансамбль МВД, стоит аппаратура в казарме… И мне на прослушивание в ансамбль говорят – сыграй то, сыграй это. Фа-минорный двенадцатитактовый блюз - слабо? Я: нет, не слабо… Мог бы остаться служить во внутренних войсках, как многие музыканты. Но накануне в часть пришло распоряжение больше не оставлять киевлян в Киеве – какой-то полковник погорел на принятии мзды за то, что содействовал призывникам. «Халява кончилась – если бы вы пришли неделей раньше, можно было бы еще что-то придумать» - сказали мне. Мама в шоке, конечно… А я пошел в танковые войска. И это еще повезло – мог бы поехать на Дальний Восток. Но все-таки нашел способ играть и там. Со всего союза собрались ребята, были среди них и просто шикарные музыканты. А еще – пардон за такую подробность, совсем позабыл - я подрабатывал тем, что писал нерадивым студентам консерватории контрольные по гармонии. За деньги.

И вот однажды, служа в танковых войсках, я попал в страшную катастрофу. Получил ожоги 2-3-й степени. Когда я увидел свои руки, руки скрипача и басиста… я понял, что путь в музыку мне заказан. Что же касается лица – меня не узнала моя родная сестра. Меня привезли в киевский госпиталь – врачи на месте не могли ничего сделать. Лицо черное было… Сейчас, можно сказать, новое просто по сравнению с тем, что было. А лечил меня сын Остапа Вишни, военный хирург, лучший в стране – Вячеслав Павлович полковник Губенко.

Еще потом началась контрактура – это когда руки застывают в каком-то положении, и ты ничего не можешь с ними сделать. Длилось это состояние года три, я после армии регулярно посещал госпиталь. Причем меня не отправили из армии домой – когда я вернулся в часть с еле заживающими ожогами, формулировка моего дальнейшего пребывания была такая: двадцать дней отпуска при части с обязательным посещением политзанятий. Меня по прибытии увидел командир полка и говорит: «Коган, зачем ты приехал?» Все ведь произошло по вине старшего инженера батальона – я горел в БТР-е. «Мы только успели все с руководством уладить, чтоб я тебя полтора месяца здесь не видел!»

Прошло полтора месяца, больше прошло. Я уже не служил. Пошел как-то на прослушивание, чтобы получить работу в ресторане. А ведь там система отбора очень жесткой была. Если видят, что не умеешь играть что-то, держать тебя никто не будет. И ждать, что вырастешь как исполнитель… Слэпом я играть больше не мог, и видеть, как мальчишки младше меня играют лучше меня, наверное, тоже. И понял, что пора красиво уйти.

Работал в библиотеке, уже на то время был настоящим асом – в отделе иностранного комплектования. Разбирался в «Billboard»-e, в «Downbeat»-e, знал, где какая рубрика. Я начал писать письма, мне стали на них отвечать. Писал для того, чтобы пополнить коллекцию – накогда не врал об истинных намерениях. Дисков было уже много, на черном рынке меня уже знали: «этот идиот никогда не продает, только покупает». Я менялся или покупал. Потом начались знакомства с американскими студентами, которые на лето ездят домой и привозят с собой музыку.

Затем в моей жизни появился Коля Аммосов. Автор первой украинской передачи «25 хвилин джазової музики». Человек, который в своем деле разбирался. Я приносил ему свои тексты, он зачитывал их в передачах, несколько видоизменяя. И я понял, что тоже так могу. И потом, когда Украина стала независимой, произошел классический случай.

Мой отец был не педантом, но очень пунктуальным человеком. Мама называла его «курьерским». Если папа сказал, что будет в 10 минут седьмого – Земля перевернется, но папа придет в 10 минут седьмого. Он всегда появлялся на улице Прорезной, идя с работы, в 7 минут седьмого. И вот однажды мы условились встретиться в это время, а папы нет. Я уже даже заволновался. И вот пока его не было – отец, вопреки своему обыкновению, опоздал, - я встретил Колю Аммосова. Хотите - верьте, хотите - нет. Так я попал на радио. Первой станцией стал "Промінь". Сначала меня пугали, что ничего хорошего из этой затеи не выйдет. Фамилия-то – Коган. Фобы какие-то… Когда мне говорили: «Странно, Коган, а так добре володіє мовою», я говорил «Дивно, що українець не знає рідної мови».

Продолжение беседы -- в аудио-формате.

Расскажи, пожалуйста, в порядке хронологии, обо всех радиостанциях, на которых ты работал. Как назывались передачи?

Когда ты начал заниматься продюсерской деятельностью - организовывать концерты? С какого года по какой были концерты в "Динамо-люксе", сколько проектов было в общей сложности?

Чьи выступления хотел бы организовать - не завися от спонсоров и денег? О ком можешь сказать: "сделать концерт этого музыканта - моя мечта"?

Назови, пожалуйста, примерное количество дисков, к которым приложил руку. Какие из них считаете самыми удачными?

С кем из знаменитых музыкантов/журналистов/джазовых функционеров дорожишь дружбой?

Поднимается молодое поколение джазовых популяризаторов. Какими бы хотелось их (нас) видеть, что в первую очередь они (мы) должны делать? Чего не должны делать?

спровоцировал уход класса с экзамена: была божественная погода и мы пошли на прогулку. А организатором этого всего «массового неповиновения» сделали меня. В тот день все прекрасно провели время - мы гуляли, играли в футбол, слушали музыку и пили вино, а на следующий день все принесли справки о болезни, и на выпускном вечере отводили глаза.
Так вот. Я приехал из круиза, выучил первую часть концерта Венявского за два дня и пришел к Вениамину Григорьевичу. Исполнил первую часть наизусть, он: молодец, давай вторую часть. Мне, естественно, сказать и сыграть было нечего. Он подошел ко мне, взял из моих рук скрипку и смычок, обнял за плечи, поцеловал в лоб и сказал: со скрипкой у тебя ничего не выйдет. До свидания. Так бесславно закончилась карьера скрипача Алексея Когана.